ой, задумались не по-хорошему

Понять, кто такой «свой» теперь можно скорее по тому, от чего отстраивается собеседник, а не с чем солидаризируется. Это новый индивидуализм

Текст: Екатерина  Кронгауз
Ключевые слова: ощущения



Иллюстрация: Маша Краснова-Шабаева

 

Недавно мы поспорили с другом Андреем. То есть сначала мы очень светски заговорили о недавно вышедшей книге Татья­ны и Валерия Соловей «Несостоявшаяся революция. Исторические смыслы русского национализма», потом о самом понятии «русский национализм». И разговор наш даже был довольно содержательным, пока Андрей вдруг не начал произносить фразы типа «Россия для русских», уточняя при этом, что он вовсе не националист и даже отчасти еврей. Андрей просто считает, что русский — это больше, ну или меньше, чем состав крови, и в самой идее русскости ничего плохого нет, а противники национализма видят только антисемитизм и «бей таджиков».

Потом мы говорили о религии с Петром. И разговор наш тоже сначала был довольно содержательным, пока Петр, у которого на груди висит довольно заметный крест, не стал вдруг уточнять, что к православным он себя не причисляет, хоть и крестился пару лет назад. Петр просто считает, что быть ­право­славным — это не обязательно молиться за Путина и громить гей-бары.

Кстати, недавно мы говорили об однополых браках, и Сережа стал рассказывать, почему он категорически против и однополых браков и вообще гомосексуалистов. Могло бы быть содержатель­но, если б он уже несколько лет открыто не жил с другом. Сережа просто считает, что не надо смешивать то, как ты живешь и принципы развития общества.

 

 С Машей мы говорили об освобождении Светланы Бахминой — и разговор наш почти сразу оказался бессодержательным, на уровне знаменитой дискуссии Валерии Новодворской с Марией Арбатовой в эфире НТВ. Маша просто не хочет иметь ничего общего с Новодворской и всей «либеральной оголте­лой демагогией», хотя Маша, конечно, демократ.

Я сама перестала ходить на Марш несогласных, потому что несогласна и с ним. Несогласна с тем, как пишутся некоторые открытые письма, поэтому не подписываю их. Мне не нравится, когда меня ­принимают за русскую за границей, ­по­тому что русские за границей громко говорят, алкоголики и хамы, за ­сотруд­ницу ИД «Афиша», потому что все, кто работает в этом издательском доме, — хипстеры, хотя я их никогда не ­встре­чала. Я вообще не люблю, когда меня за кого-то принимают.

Раньше понятие «свой-чужой» основывалось на каких-то ясных вкусовых и идеологических принципах — их было не очень много, они были довольно ­грубыми, зато их можно было как-то ­описать: против советского — ­осталь­ное детали; за освобождение Ходорковского — остальное тонкости; против националистов, за толерантность — остальное мелочи.

Невнимательность к деталям всегда смущала, но как-то было неприлично об этом говорить, вроде как сор из избы. Теперь только о них и говорят. Тонкости, детали, мелочи — самое важное, гораздо важнее и принципиальнее изначальной идеи. И понять, кто такой «свой» теперь можно скорее по тому, от чего отстраивается собеседник, а не с чем солидаризируется. Хотя понять уже ничего нельзя — дробление и деление достигает уже каких-то сюрреалистических масштабов и невозможно договориться ни с кем, даже о том, как играть в покер.

В богословии такой способ познания называется «апофатическая теология» (то есть познание Бога через последовательное отрицание не свойственных Богу характеристик). В подростковой психологии — необходимый этап в становлении человеческой личности. В ситуации социума — удивительное явление нового индивидуализма, идеологического нежелания принадлежать ни к какой группе, ни с кем объединяться и никого, не дай бог, ­слу­чайно не поддержать. Оппозиция всему, но такая, чтобы и к оппозиции случайно не причислили. Против всех, но только если в бюллетене нет такой графы.

Но еще удивительней то, что все это дробление и разъединение в большей степени касается сторонников гражданского общества, прав, свобод и всего хороше­го. Столько нюансов, что хватит на всех. У тех, кто за все плохое, — с этим почему-то полегче. То ли деталей меньше, то ли они никого не беспокоят.